«Все поэты, включая нас, мерзавцы»

Катерина Гордеева: У нас сегодня в гостях — я с трепетом представляю — два больших, важных поэта нашей эпохи. Диана Арбенина, Вера Полозкова.

Диана Арбенина: Добрый вечер.

Вера Полозкова: Добрый.

Катерина Гордеева: Я сразу с места в карьер. Значит, наш диалог называется «75 лет Иосифу Бродскому». Год литературы сейчас. Невозможно отделить Иосифа Бродского от истории нашей страны и вообще от истории русской словесности. Как вам, двум величайшим поэтам современности, кажется сегодня...

Диана Арбенина: Неожиданно, вдруг.

Катерина Гордеева: Кажется, на сегодня поэтическое слово, вообще слово — насколько оно востребовано и насколько оно важно в таком быстром темпе, в такой, в общем, волчьей обстановке? Как вам самим кажется? Вы только что — вы из Риги, вы из Симферополя...

Диана Арбенина: Ага. Ну, во-первых, я хочу — мы хотим поздороваться со всеми, потому что это такая какая-то совершенно незаурядная встреча, я не думала, что мне случится здесь быть. Я в принципе не совсем понимаю, где я нахожусь.

Катерина Гордеева: Это библиотека.

Диана Арбенина: Потому что я была уверена в том, что я иду в Публичную библиотеку, где — я закончила университет Ждановский вот в Питере, и вот в библиотеке просиживала какие-то все самые незамутненные часы своего существования. А как-то это какое-то другое место.

Катерина Гордеева: Это хорошая библиотека.

Диана Арбенина: В общем, мы находимся в хорошей библиотеке. Хорошо. И я хочу сказать, почему я согласилась на это. К сожалению, или, к счастью, я в библиотеках бывала, только учась в высших учебных заведениях, ну, или говорила отцу, который меня встречал в 3 часа ночи и спрашивал: «Ты откуда?» — говорила «Из библиотеки». Ну, я правда утром уходила в библиотеку, так просто получалось, что задерживалась. Но я согласилась на эту встречу, потому что человек, который сейчас находится перед вами (Вера Полозкова — прим. «Медузы»), это абсолютно самоотверженная девочка, которая спасла меня в прошлом году, которая единственная была со мной солидарна, когда осенью 2014 года меня объявили врагом народа. И для меня это было тяжелейшее время, и я никогда не думала, что, действительно, есть вот такое негласное поэтическое братство. И, замечу, не рок-н-ролльное... Ты уснула, что ли?

Вера Полозкова: Нет, я слушаю.

Катерина Гордеева: Она сейчас заплачет.

Диана Арбенина: Ну ладно, ладно. Да, потому что ни рок-н-ролльное никакое братство, а именно такое негласное поэтическое себя проявило в полной мере, собственно, поэтому я здесь, и все. Что там был за вопрос?

Катерина Гордеева: Как раз про поэтов, про важность поэтов, про слово поэтов современных.

Диана Арбенина: Вера что-то хотела сказать.

Вера Полозкова: Я хотела сказать, что я ужасно рада здесь присутствовать. Я согласилась ровно потому, что — я не буду говорить Диана Сергеевна, можно я буду говорить Диана, ладно?

?Диана Арбенина: Вы выросли на моих песнях?

Вера Полозкова: Диана — очень дорогой и важный для меня была человек всегда, и когда стало известно в последнюю минуту, что ее выступления отменили, причем несправедливо, в последний момент, без предупреждения, глупо как-то очень, оскорбительно, у нас не было даже ни минуты сомнений, потому что это не должно было происходить так, как происходило. И, в общем, то, что об этом Диана помнит, и то, что это ее привело сюда, мне ужасно ценно и важно. А мы, на самом деле, не то, чтобы очень хорошо знакомы...

Диана Арбенина: Видимся второй раз.

Вера Полозкова: Мы просто, видимо, воспользовались такой возможностью поговорить наконец — никак друг друга не поймаем, в разных городах, и тут наконец встретились, чтобы пообщаться.

Катерина Гордеева: Делайте вид, что меня и никого больше нет — разговаривайте. Это же самое главное, мы здесь для этого.

Вера Полозкова: Моя хорошая, а вы любите Бродского вообще? Мы сегодня говорим вроде бы к его 75-летию. Я сейчас прочитала только что книжку воспоминаний о нем Эллендеи Проффер, которая называется «Бродский среди нас». Я понимаю, что мои худшие подозрения оправдываются — это человек, с которым мне не хотелось бы дружить в жизни ни при каких обстоятельствах. Там каждая глава начинается с того, что «это был великий поэт и наш большой друг, и мы многое ему прощали. Вот, что мы ему прощали». Как у вас с ним складывается даже не в смысле его стихов, потому что они нас все как-то пронизали, мне кажется, кого-то в большей, кого-то в другой мере, а в смысле соотношения с человеческой его ипостасью, и что важнее в человеке — какие стихи он пишет или каким он при этом является сам по себе?

Диана Арбенина: Ну, во-первых, я считаю, что даже говорить о Бродском сейчас — пошло, потому что о нем говорят все, кому не лень и кто его не знает. Я помню, когда я узнала о том, что он умер, я не испытала ровным счетом ничего, никаких чувств. И Бродский на сегодня — кстати, что касается этой книги, она одна из лучших, потому что вот эти американцы очень классно, очень конкретно воспроизводят абсолютно нормального человека, а знакомься, не знакомься — это уж ваше дело, совершенно все равно, по большому счету, ему, знаете вы или не знаете, узнали бы или не узнали бы. Но, что касается его стихотворений, то дело в том, что он своим появлением просто уничтожил целую плеяду людей, которые могли бы приблизиться к слову «поэзия» каким-то образом. Он просто все это выжег, самое лучшее, что там было — это подражание Бродскому. Самое лучшее! Поэтому, по большому счету, мне кажется, что тема наша весьма условна.

Катерина Гордеева: А важно ли это — вообще познакомиться с поэтом?

Вера Полозкова. Ну конечно. Хочется проверить, не ошибся ли ты в своих догадках.

Диана Арбенина: Все поэты, включая нас, мерзавцы. Мерзавцы. Что касается музыкантов, это вообще. Поэтому, ребята, не надо ни с кем знакомиться, и давайте оставим друг о друге хорошее впечатление. Потому что одно дело — появиться вот здесь, на этой сцене... Что, неправильно что-то?

Катерина Гордеева: Нет, это я так, набрала воздуха, эмоционально переживаю. Я должна себя сдерживать и молчать, вы должны разговаривать.

Диана Арбенина: Я думаю, вы должны сказать так, Катя: Арбенина, можете уже приступать к ужину, в принципе, мы останемся тут вдвоем, и все нормально. Нет, ну просто масштаб личности Иосифа Александровича таков, что мне кажется, что это как Пушкин — он уничтожил действительно все робкие попытки людей как-то самоопределиться, и в том числе это касается женщин, которые все как один стали писать под Бродского, рифмовать, как Бродский, и тут большая загвоздка, правда, с родом — женский-мужской, как-то вот так вот. Ну, женщине вроде бы не пристало от мужского писать...

?Катерина Гордеева: Да, тем более что у Бродского дни — глаголы.

Диана Арбенина: Мне задавали вопрос, почему у вас есть песни от мужского лица, и я отвечала так: Высоцкий же написал «Я «Як»-истребитель», но он же себя не ассоциирует с самолетом напрямую, поэтому, пожалуйста, отстаньте». Но, что касается масштаба этого дарования — он космический, конечно, космический. Я все жду, когда придет герой, который не будет похож на Бродского, не будет писать под Бродского, не будет им болеть втайне, не будет стараться от него избавиться каким-то образом и вообще забыть, что такой человек был. Но пока..

Вера Полозкова: Просто времени очень мало прошло, мне кажется.

?Диана Арбенина: Да, как-то пока безуспешно.

Вера Полозкова: До следующего большого гения прошло очень мало времени.

Диана Арбенина: Поэтому — не знаю, я бы, может быть, я с ним бы познакомилась, но самое, мне кажется, развеселое его произведение — это «Рабочая азбука». Вы знакомы с «Рабочей азбукой»?

Вера Полозкова: Да, это смешное очень.

Катерина Гордеева: В Петербурге недавно «Лениздат» переиздал.

Диана Арбенина: Там Олейникова еще иллюстрации.

Катерина Гордеева: Он за них даже большой приз получал от нас, от «Открытой библиотеки».

Диана Арбенина: И я как-то принесла детям эту книгу, там отличные иллюстрации. Я думаю: ну, наверное, как-то не поймут, потому что «тетя занята овсом, и пшеницею, и льном, тетя помнит обо всем, эта тетя — агроном». Ну, там, «ходит дядя за рудою, путь у дяди долог, долог, этот дядя с бородою называется геолог». Я думаю, что он просто поспорил на бутылку водки с кем-то...

Вера Полозкова: Я, кстати, думаю, что это был эксперимент.

Катерина Гордеева: Я думаю, что деньги зарабатывал просто.

Диана Арбенина: Какие деньги, за это не платят!

Вера Полозкова: Вот, то есть он остается Бродским, даже когда он пытается детские стихи написать. Это важная была для меня история открытия, потому что мне было интересно — я книжку детскую заканчиваю, первую в своей жизни, зимой она выходит, и мне стало интересно, как с этим справлялись, просто как с экспериментом мыслительным, умственным, справлялись люди, которые не были специально детскими поэтами. Я увидела с умилением, что он везде был Бродским, включая...

Диана Арбенина: А свои детские почитайте.

Вера Полозкова: Я могу, конечно, это сделать, не знаю, насколько это будет уместно. Мне просто нужно будет тогда какое-то устройство, с которого это можно будет сделать. Оно лежит у меня в сумке...

Диана Арбенина: Пока ищется Верин айфон, продолжаю: дети почему в восторге полном. Они запоминают с первого раза эту ахинею. Я просто не понимаю, как можно это гымгымгым, вот этот русский язык, который очень сложный...

Вера Полозкова: Нет, там же еще анжамбеманы переходят из одной строки в строку, она не заканчивается.

Диана Арбенина: Да. И недавно журнал «Русский пионер» устроил детские чтения. «Будете участвовать?» Я говорю: «А что нужно делать? Нужно детей привести, что ли?» Они говорят: «Нужно вам самой прочитать то, что бы вы хотели прочитать детям перед сном». Я думаю: ну это изврат вообще, зачем я буду здесь вот на сцене читать то, что я детям хочу прочитать перед сном. Я говорю: слушайте, если детские чтения, так давайте дети будут читать. Я говорю: Марта, ты не можешь прочитать «Рабочую азбуку» Бродского? Она говорит: «Могу». Я говорю: «Ты не забоишься?» Она говорит: «Нет». Я говорю: «Ну давай, ты придешь и прочитаешь». И она все прочитала. Поэтому им это все очень близко.

Вера Полозкова: Жизнь рассыпалась в труху

И учеба.?

Зубы выпали вверху?

Сразу оба.

Улыбаюсь без зубов,?

Как пантера.?

Все, закончилась любовь.

И карьера.

Как же я найду жену,?

Очарую??

Свистну в пустоту одну

?И вторую?

Привлекательность совсем?

— нулевая.?

Потому что суп я ем,

Проливая.

Как мечту сумею я?

Сделать явью,?

Если страшно, как змея,

Шепелявлю?

Как я буду инженер,?

Гидротехник??

Зубы шли мне, например,

Но и тех — нет.

Мама, папа, суждено?

Попрощаться,

Раз беззубым не дано

Вв жизни счастья.

Стану я в густом лесу

Жить в землянке,?

Бегать, ковырять в носу,?

Есть поганки.

И как стал о том мечтать,?

Видеть сны я,

Зубы выросли опять.?

Коренные.

Катерина Гордеева: А вы правда в айфоне пишете?

Вера Полозкова: Нет, просто здесь в заметках какое-то количество, потому что я в последнее время все время еду и до блокнота, который в чемодане лежит, не всегда добираюсь, поэтому самолетные записи все...

Катерина Гордеева: Диана, а вы? Это же такой специальный вопрос: как вы записываете свои стихи? Сейчас будет следующий вопрос: приходят они к вам ночью?

Диана Арбенина: Мне так нравится, что мы друг друга перебиваем постоянно, не даем друг другу поговорить. Видите, как хотели люди встретиться??

Вера Полозкова: Это такой первый захлеб встречи, да.

Диана Арбенина: Это классно, классно, да. Я вот как раз хотела задать вопрос... А, отвечаю: нет, я пишу ручкой и на бумаге, это как-то извращение, правда, писать в мониторе вот этим пальцем. По-моему, Миша Козырев сказал, но очень много лет назад: сейчас все делается большим пальцем правой руки. Вот знаете, я после этого как-то вообще перестала смотреть на телефон как на что-то такое существенное. А вот вы скажите мне, это намного интереснее, чем по поводу Бродского говорить, с вами стоит знакомиться? Вы какая в жизни? Вы очень отличаетесь от своих стихов?

Вера Полозкова: Я отличаюсь сильно от своих стихов, и насчет стоит ли со мной знакомиться — ну, я знаю людей, которые пожалели об этом, но их меньше как-то, мне кажется, в процентном соотношении, чем тех, кто все-таки рискнул [и не пожалел]. Что касается Иосифа Александровича, если мы на секунду к нему метнемся, в нем была эта фантастическая история с самого начала, которая меня все время поражает, которой у меня нет напрочь и которая давала ему большое право делать с людьми так, как он делал. Он никогда не сомневался в собственном масштабе и в собственном месте, и в собственном предназначении, поэтому он так спокойно отшивал людей, с которыми он не хотел [общаться], которым ему не нужно было нравиться, ему не нужно было вообще нравиться кому бы то ни было. Вот то, как он себя вел — у него начисто отсутствовал социальный навык производить какое-то впечатление. Он настолько, если ему не хотелось его производить, мог быть невыносимым и совершенно никогда не испытывал за этого никакого раскаяния, что это меня всегда как-то в нем поражало. Люди рассказывают: вот он не хотел здороваться, не хотел быть вежливым, не хотел сидеть, когда ему говорят гадости, не хотел, не знаю, ну просто соблюдать какие-то... Великая история про Евтушенко и Бродского, когда он приехал из ссылки, Евтушенко собрал гостей в большом ресторане и предложил ему — ну, это все его чествование было, он только приехал из Норинской, и он был в таком каком-то чуть ли не бушлатике каком-то он был...

?Диана Арбенина: В ватничке.

Вера Полозкова: И Евтушенко ему предложил свой пиджак, сказал: Иосиф, давай ты просто как-то переоденешься, ну потому что неудобно, сейчас люди придут и так далее. И когда он это услышал, он сказал: вы знаете, мне надо срочно позвонить, вышел — и просто не вернулся за стол, за которым сидели люди, которые приехали его чествовать. Этого у меня нет, и, скорее всего, моя большая проблема в том, что я продолжаю пытаться понравиться людям, даже тем, которые ненавидят меня принципиально, и тратишь на это гораздо больше сил, чем, наверное, стоило бы в моем случае, а стоило бы их потратить на что-нибудь более конструктивное.

Диана Арбенина: А зачем?

Вера Полозкова: Это детская история — нельзя было быть грубым, нельзя было перечить, поэтому мне все время как-то неловко, страшно кого-то задеть и так далее. Поэтому, даже если меня начинают как-то позорить, заставлять оправдываться, я себя ловлю на том, что я до последнего что-то возражаю и только уже в какую-то такую секунду думаю: что я вообще здесь делаю, почему мне это нужно? Но это сейчас только начало происходить, раньше я терпела до последнего.

Катерина Гордеева: Диан, а вы не так?

Вера Полозкова: Точно нет. Я думаю, я думаю, точно нет, никогда.

Катерина Гордеева: Мы ничего не знаем.

Диана Арбенина: Меня тоже старались воспитывать родители. У меня тут немножко другая история: я поняла, что... Я недавно поняла, что уже некуда торопиться, некуда спешить, по большому счету, некуда идти, потому что невозможно успеть — успеть уже нельзя. Это все началось после рождения детей, потому что все переворачивается — ну, вы это прекрасно знаете уже. И как-то... Я не могу себе позволить сказать, послать человека, но встать и уйти — могу, могу. Я прекрасно понимаю, что люди делятся на тех, кого я очень раздражаю, и тех, которые хотят, конечно, чтобы меня не стало, причем в физическом смысле, но как-то я им не даю еще пока повода, и есть люди, которые мне действительно преданы. Их меньше, но не в количестве ведь дело, правда? Но что касается творчества и что касается того, что нас связывает, я скажу страшную вещь, но я до сих пор в себе абсолютно не уверена. Это может показаться бравадой, но я вам клянусь: я абсолютно... Мне, извините, пожалуйста, мне плевать, что нас сейчас слышат и видят, но я действительно в себе не уверена. И когда я беру лист бумаги, и беру ручку, и начинаю писать, я с удивлением понимаю, что вдруг меня выносит, в конце стихотворения меня выносит в его начало, и меня кто-то ведет, я просто пытаюсь не перечить, я пытаюсь не мешать, вот и все. Для меня это такое, знаете, течение жизни, и я думаю, что это намного правильнее даже, чем пытаться кому-то нравиться, потому что — а кому нравиться-то? Кому нравиться? Почему я спросила — потому что у вас очень страстные стихи, такие страстные стихи, они все, ну, насколько я знаю и насколько я читала, они все любовные, и они действительно такие вот — они все пропитаны любовью. А в жизни вы очень такая сдержанная, вот в чем дело.

Вера Полозкова: Это начало только, Диана Сергеевна.

Катерина Гордеева: Спровоцировала! Подождите, вот писать — да, а потом же нужно, написав, прочесть, и вот тот, кому ты первому читаешь — мне кажется, что это вообще очень страшно, особенно если не быть уверенным.

Диана Арбенина: Ну, быть неуверенным...

Катерина Гордеева: Или очень важно, чтобы много сразу прочитало?

Диана Арбенина: Слушайте, но присутствует же смелость и отвага — ее никто не отменял, даже у самых нерешительных.

Вера Полозкова: Мне кажется, когда ты закончил что-то, у тебя есть полчаса абсолютного всемогущества. На самом деле, ты в таком находишься адреналиновом приходе счастливом, что у тебя что-то получилось в очередной раз, ну, потому что я не знаю, как у Дианы, у меня много лет подряд, несмотря ни на что, пишется последнее стихотворение в жизни, особенно если оно после большого перерыва написано или что-то, ты уже успел сильно испугаться, потому что тебе кажется, что это, действительно, может быть какой-то последний или предпоследний текст, и на нем будет эта печать, что очень видно, что это текст после большого перерыва, и он слабый, ты вот с ним носишься, а он слабый. Но когда ты его заканчиваешь, какое-то время, по крайней мере, до вечера, твоя жизнь не бессмысленна. Что-то произошло, что тебя отпускает на какое-то время из твоей немножко каторги. Поэтому, когда ты выходишь читать, а выходишь читать обычно человеку, сидящему за компьютером в гостиной, или другу по телефону, или просто копируешь, потому что это ночью происходит, и отправляешь в фейсбук в личных сообщениях на другой конец Земли, ты на самом деле свободен от страха в этот момент, потому что, даже если он ничего не напишет, все уже случилось: утром он откроет, прочитает стишок, ты увидишь значок о том, что он прочитан, и этого тебе будет вполне достаточно.

Катерина Гордеева: И все?

Вера Полозкова: Конечно.

Диана Арбенина: Ну, это оправдание существования, конечно, как таковое.

?Вера Полозкова: Абсолютно.

Диана Арбенина: Причем мне так нравится, когда оно длится больше, чем час. А обычно, кстати, знаете как? Бывает, прочитаешь — и все уже, и уже все опять по-новой, потому что нужно все равно себя оправдывать. Я вообще всегда оправдываю себя именно — ну то есть я понимаю, что я живу не зря, это, может, высокопарно звучит, но я понимаю. Что я живу не зря, только в тот момент, когда я закончила что-то.

Вера Полозкова: Да, да, да.

Диана Арбенина: И вот только — вот ты читаешь, например... У меня был такой период жизни — ой, боже, боже, я звонила и пела людям по телефону новую песню. Спою одному, свою второму. А, кстати, все поднимали трубки — даже в полпятого утра.

Катерина Гордеева: Нормально.

Диана Арбенина: Все нормально.

Катерина Гордеева: Кто же откажется-то песню первым послушать?

Диана Арбенина: Ну, да, но существовали такие пассажиры... Например, я вот звоню одной певице популярной, она такая знаете, совершенно из другого теста, а тут как-то так — ну, так получилось, ну мы просто работали вместе, и я думаю: ну, может, как-то действительно мозги как-то все. А она говорит: а у меня сегодня день рождения. А время 4 часа утра. Я говорю: когда — вчера или сегодня? Или завтра? Нет, ну, действительно, если говорить, если кроме шуток, то я имею право жить только в тот момент, когда что-то написала.

Вера Полозкова: Да.

Диана Арбенина: А по поводу последнего стихотворения — я когда забеременела своими вот этими вот, я позвонила Чулпан Хаматовой, мы очень дружим с ней, и говорю: значит, все, я заканчиваю — играть больше не буду, песни писать я тоже больше не буду. Ну, понятно, стихотворения тоже писать не буду, никогда в жизни, все, я ухожу. Она говорит: куда?

Катерина Гордеева: Мать троих детей сказала: куда?

Диана Арбенина: Почему троих — двоих тогда еще.

Катерина Гордеева: А, тогда еще двоих...

Диана Арбенина: А с этим связана вообще чудесная история. Я звоню Чулпан Хаматовой и говорю: слушай, мне нужно с тобой поговорить. А она говорит: ну давай. Я говорю: никому не скажешь? Она говорит: нет. Я говорю: надо как-то вот лично. Она говорит: ну приходи после спектакля. Все, мы с ней выходим, садимся заказываем себе по чашке чая. Я говорю: ну, в общем, смотри — я... Она говорит: и я. Я пересмотрела потом взгляды свои на то, что со мной происходит, очень много я слышу таких вещей, когда говорят: у меня родились дети — и поэзия закончилась, мне больше нечего сказать. А я думаю: значит, нечего было сказать до. Потому что дети провоцируют такой поток любви, смелости, отваги, это неисчерпаемое что-то. Поэтому, Верочка, вам не судьба закончить.

Катерина Гордеева: Вера? Про провокации — где микрофон-то, куда вы дели микрофон?

Вера Полозкова: Я просто...?

Катерина Гордеева: Да, вот прочтите нам еще что-нибудь. Пожалуйста. Я как институтка.

Вера Полозкова: У меня есть про ребенка стихотворение, не детское, но просто про ребенка, сейчас найду его, разу уж мы об этом говорили. Я поняла, как мы построим сегодняшнюю беседу: Диана Сергеевна будет рассказывать что-то...

Катерина Гордеева: А вы будете иллюстрировать?

Вера Полозкова: Период речи заканчивается, я что-то почитаю. Это, кстати, очень классно.

Диана Арбенина: Я могу молчать.

Вера Полозкова: Не-не-не-не-не. Я вот могу, например, про любовь, собственно, и отвагу. Одну минуту, одну ровно минуту — да, вот. Много написано за год-то, к слову говоря. Вроде как первый год...

Катерина Гордеева: Первый год младенцу — а тут...

Вера Полозкова: Засыпай, мой сын, и скорее плыви, плыви, ?

Словно в маленькой джонке из золотой травы?

Вдоль коричневой Ганги в синий фонтан Треви?

Принеси людям весть с холодной изнанки смерти,

С видимого края любви.

З?асыпай, моя радость, и убегай, теки

Словно лунное масло, в долины и родники,

В? голубые лиманы, на дальние маяки ?погружая. 

В питерские сугробы, в пески Гокарны? 

Сразу обе руки??. 

Засыпай легко, мое сердце, и мчи, и мчи?

Сквозь базары Стамбула, их свечи и калачи,

Суматоху вокзалов в Маргао и Урумчи, —

Прокричи всем: давайте праздновать! 

Я вернулся,? бриджабаси и москвичи!

Катерина Гордеева: Когда была премьера песни Дианы Арбениной про сына и про дочь, «Колыбельная», мы с актрисой Чулпан Хаматовой плакали. Вы не помните свою песню колыбельную?

Диана Арбенина: Да, наверное. А что за песня-то хоть?

Катерина Гордеева: Про сына и про дочь.

Вера Полозкова: «Спасибо за сына и за дочь».

Катерина Гордеева: Нет, эта песня — это не ваша песня, то была другая.

Вера Полозкова: Я не могла это не сказать просто.

Диана Арбенина: У меня первая песня, которую я написала после рождения детей, вернее, можно сказать, первое стихотворение было таким. Им было 6 дней. Теме было 6 дней и Марте было 6 дней. И он лежал на улице в колясочке и плакал так безутешно, а я смотрела и тоже плакала, потому что я понимала, что его лишили рая, и это абсолютно точно. И я написала песню «6 дней», которая звучит следующим образом:

Птиц

так много сегодня.

Птицы

так громко сегодня поют,

не слышат меня совсем.

А я 6 дней на Земле

корабль,

корабле-крушение,

сердце-биение.

И такая тоска!

И уже невозможно уплыть от себя.

Остается кричать,

когда руки,

шершавые руки людей

пеленают меня.

Слова пока не даются.

Слова еще кажутся тайной.

Но ты говори-говори,

я заплачу в ответ.

Гадай,

из какой я страны,

сколько мне зим

и какой глубины море мое,

которого больше нет.

И такая тоска!

И так больно, и так неуютно и резко глазам!

Остается смотреть

в неуклюжие лица людей и пытаться понять,

кто меня наказал.

А ты,

что остался на дне,

запомни меня и забудь обо мне.

Я сердце твое сохраню про запас.

Я ей не скажу, что ты жив.

В ней, кроме тебя, танцуют ножи.

И нет у нее теперь никого, кроме нас.

И такая любовь!

И такая отвага души застилает края!

И такая любовь!

Я пришел, я пришел наконец к тебе мама моя!

птицей

Катерина Гордеева: Слушайте, я не могу не спросить — извините, что сейчас чуть-чуть сверху вниз. Я не могу спросить вот о чем: это только особенность нашей страны и нашего времени, что вдруг поэтов — ну, Бродского посмертно, а вот вас сейчас, и не только поэтов, любых людей культурно, интеллектуально и душой трепетных немедленно пытаются перетащить на какую-то сторону? То есть, если человек талантлив, если, допустим, он пишет стихи, он не может просто писать стихи — он немедленно должен сказать: я с красными, синими, белыми или с зелеными, я — да, вот за кого вы. Вас мучает это?

Вера Полозкова: Я начну.

Катерина Гордеева: Давайте с вас начнем.

Вера Полозкова: Меня мучает это, потому что мне вообще кажется, что это ужасное преступление против логики — втискивать людей только в одну или другую бинарную оппозицию.

Катерина Гордеева: То есть недостаточно того, что вы просто пишете стихи.

Вера Полозкова: Вещи всегда гораздо больше, чем две противоположности, а две противоположности оказываются абсолютно одинаковыми в своей оголтелости обычно, в своей взаимной ненависти. Когда ты вникаешь в риторику, ты понимаешь, что они говорят друг другу одинаковые, в общем, вещи, потому что они становятся в своей ненависти абсолютно подобны — так всегда бывает со всеми, кто уходит в борьбу больше, чем в созидание, я уверена в этом и отвечаю за это. А мне — ну, мне не хватает моего права видеть какие-то вещи чуть в большем количестве цветов спектра, чем черный и белый, потому что все правда сложнее, и для меня это очевидно, а поскольку мне... Ну то есть я все время тоже натыкаюсь на любимые мои размышления: как же она это сделала, если она вот с этими, если она вот с этими на картинке появилась, то как же она пошла вот к этим на картинку, а как же она вот что-то. То это меня всегда очень веселит, потому что ужасно жалко людей, которые, кроме обложек, от людей ничего не видят, кроме.. Ну то есть, если человек вот такой, у него подпись такая стоит, то с ним уже невозможно разговаривать. Это, кстати, очень большая проблема — мы недавно об этом говорили, к вопросу о тех же властях: люди ничего не предлагают и не способны никакого конструктивного диалога вести ни с какой властью. Даже с условной...

Катерина Гордеева: Даже друг с другом, я бы сказала.

Вера Полозкова: Даже друг с другом, потому что эти ярлыки гораздо важнее, чем то, что на самом деле человек из себя представляет. То есть с ярлыками взаимодействовать гораздо проще, и облепить человека, как манекена, как подставку, этими ярлыками, значительно проще, чем вообще разобраться: он когда это произносит, он что действительно имеет в виду, чем хотя бы сверить словарь. И когда люди садятся сверять словарь, выясняется, что они не на таких уж разных позициях находятся — оба в принципе как-то за то, чтобы все как-то лучше стало...

Катерина Гордеева: Чтобы дети были здоровы, родители не болели...

Вера Полозкова: Да, все очень просто, там на самом деле внутри все очень просто: давайте мириться, давайте попробуем что-то вместе построить. То есть, как только люди перестают орать, выясняется, что они не такие уж и враги, и мне как-то все время хочется воззвать к какой-то здравости все время, но у меня не получается это обычно, и поэтому я не лезу ни в какие принципиально споры, касающиеся окрашенности той или другой политической, мне становится очень страшно и неприятно. У меня, слава богу, все люди выжили ментально в происходящих диких конфликтах и конфронтациях, все мои остались со мной, слава богу, никто не перебросился, не превратился в человека, с которым мне неловко здороваться, все абсолютно нормально, и вообще во всех городах, где мы выступаем, от Одессы до, я не знаю, Риги все абсолютно в порядке, все мои со мной. Поэтому я считаю, что что-то важное у меня все-таки получается сделать, а именно — удержать в рамках свои какие-то границы здравые, при этом не делая каких-то заявлений, которые бы меня немедленно — ну, то есть настроили бы меня против одной или против другой половины людей, которые являются моими близкими друзьями. У меня там ровно посередине, и очень смешно, потому что — я выходила замуж год назад, и мы смотрели на фотографию свадебную, где гости сфотографированы, и мы как-то спустя какое-то время — тогда об этом никто не шутил вообще, потому что как-то еще было не очень понятно, что это все всерьёз происходит, а тут мы смотрели и думали: ну надо же, это, видимо, последний раз, когда эти люди оказываются за одним столом, потому что больше они друг друга не увидят на расстоянии вытянутой руки.

Катерина Гордеева: Это же ужасно, что недостаточно быть просто поэтом, недостаточно просто петь песни, нужно еще как-то самоопределиться.

Вера Полозкова: Нет, это не то, что ужасно, я думаю, что это неизбежно, потому что — ну, я не люблю эти слова, такие, как лидеры мнений, или там опинион-мейкеры, или что-то, но люди, которые с кем-то соотносятся и которым с кем-то нравится идентифицироваться, а это очень естественная история: мне нравится,как ты формулируешь, я, скорее всего, думаю, как ты, им очень важно узнать, на чьей ты стороне. Тогда я тоже скорее всего, буду — ну, мне важно принять к сведению твое мнение. Ну, вот мое мнение очень просто...

Катерина Гордеева: Ни на чьей стороне быть нельзя.

Вера Полозкова: Друзья, смотрите чуть дальше, чем телевизионные плашки, на которых подписано, за кого человек. Наверняка у него очень большие причины говорить так или по-другому, наверняка у этого есть большая предыстория, наверняка вы некомпетентны, чтобы судить его, и, в любом случае, если это происходит с вашими друзьями, не спешите делать публичные отречения — посмотрите, может быть, этот человек вам сможет объяснить, что он имеет в виду. И как только он вам это сможет объяснить, как только вы договоритесь не ссориться хотя бы в ближайшие две часа, вдруг выяснится, что вы не так уж далеко сидите, на самом деле, не на таких уж разных деревьях.

Катерина Гордеева: Не много ли люди тратят времени на выяснение, с кем они?

Диана Арбенина: Ну, это чудовищно, потому что сторон нет вообще. Нет сторон и нет полярных мнений, и я тут очень просто для себя все решила, как тот самый Бродский в ватничке.

Вера Полозкова: Пошла позвонить и не вернулась.

Диана Арбенина: Встаешь и уходишь, да. Потому что все это искусственно, все это искусственно, и не существует ничего, кроме жизни и смерти, ничего — все остальное не важно. Не важна власть, не важна политика, не важны деньги — ничего это не важно. Потому что люди в гонке с этой современностью, как бы современностью, они теряют человеческое лицо как таковое и забывают о том, что они, например, сыновья, дочери, что у них есть родители, за которыми вообще нужно было бы ухаживать и не провожать их в могилу раньше времени и так далее. И когда человек становится, так сказать, выразителем — я бы сказала так — рупором постоянных идей, идей: идей, я ему не верю вообще. Я не верю в то, что человек должен себя подчинять социуму. Я не то, чтобы мальчик, который писает против ветра — ничего подобного, просто действительно это не важно, ничего не важно. Я помню, у Познера, что ли, был Стинг в гостях — помните, такая передача, она поздно идет...

?Катерина Гордеева: Называется «Познер».

Диана Арбенина: «Познер», да. И сидит Стинг и говорит: ну, нет ничего дороже семьи. А все такие: ха-ха-ха, как это банально, как это пошло. Это не пошло и не банально, потому что я могу сказать, что если бы у меня не было бы детей, то меня не было бы в живых. И политическому строю и общественному мнению абсолютно все равно, есть я или нет.

Вера Полозкова: Да, это точно.

Диана Арбенина: А вот детям не все равно. И когда ты это понимаешь, ты перестаешь хотеть нравиться в принципе. И в этом нет ничего асоциального, аморального, а в этом есть кайф от того, что ты такая именно сейчас. Потому что — я прошу прощения за конкретику, но не вспомнят власть, а вспомнят Полозкову в две тысячи, там, пятом, десятом, двадцатом году. Понимаете, в чем разница? Вот, тут нам пишут что-то.

Катерина Гордеева: Да, это записка личная или вопрос? Кто писал записку, скажите? Что пишут?

Диана Арбенина: Что? Ребят, вы с Луны свалились? Спрашивают: а где Бродский?

Катерина Гордеева: Он не пришел сегодня. Его не будет!

Диана Арбенина: Я бы, конечно, сказала, что он попозже подойдет. Можно я сохраню?

Вера Полозкова: Есть же прекрасная история про то, что департамент культуры Москвы, кажется, в мае на день рождения Бродского повесил в социальной сети сообщение следующего содержания: мы поздравляем великого русского, да, сердечно поздравляем великого русского поэта и Нобелевского лауреата Иосифа Бродского с юбилеем, желаем ему долгих лет, счастья, здоровья. Ну то есть это как бы кошмар и ад, но это есть, у нас где-то даже есть скриншот этого заявления...

Катерина Гордеева: Мы сохраняли. «Бог сохраняет все».

Вера Полозкова: Но дело в том, что он всегда с нами. Можно я прочитаю это стихотворение? Давайте, чтобы мы вернулись немножко к нему, вот он где.

Страницу и огонь, зерно и жернова,

секиры острие и усеченный волос -

Бог сохраняет все; особенно - слова

прощенья и любви, как собственный свой голос.

В них бьется рваный пульс, в них слышен костный хруст,

и заступ в них стучит; ровны и глуховаты,

затем что жизнь - одна, они из смертных уст

звучат отчетливей, чем из надмирной ваты.

Великая душа, поклон через моря

за то, что их нашла, - тебе и части тленной,

что спит в родной земле, тебе благодаря

обретшей речи дар в глухонемой вселенной.

Это важная история для меня лично. Почему я знаю это стихотворение наизусть, хотя не очень, правда, каюсь, не очень много знаю стихов наизусть, не так много, как хотела бы: потому то это стихотворение написано на столетие со дня рождения Анны Ахматовой, уже очень далеко, спустя 20 лет после эмиграции, в Америке, и Анна Андреевна была человеком, который... Есть такое понятие в буддизме и в некоторых религиозных практиках — прямая передача: человек встречает своего ученика и что-то, что невербализуемо, что не поддается словесному описанию, передает ему, с чем он дальше живет. Так делают многие практики, врачи и так далее. Вот там произошла, мне так кажется, прямая передача, то есть они буквально недолго были знакомы, может быть, лет пять в своей жизни — 20-летний Бродский приезжает в Комарово к Ахматовой, и она как-то его очень выделяет, и как-то ему очень благоволит, и что-то важное очень ему объясняет о том, как быть поэтом в России, вероятнее всего. При том, что она не была его любимым поэтом в мире — он явно тяготел к совершенно другим способам сложения слов и так далее и впоследствии неоднократно признавался, что просто сама эта фигура как-то была для него руководством и путеводной звездой к тому, что надо делать, если ты оказался в этой шкуре, если ты обнаружил в себе эту шаманскую болезнь, которая нуждается теперь в какой-то реализации. И что касается меня, то я очень долго искала этого человека.

Катерина Гордеева: И?

Вера Полозкова: Потому что тебе не у кого спросить, такая история: нарушена же очень традиция, вообще традиции очень сбиты, никто никому ничего не передает из поколения в поколение, никто ни к кому не приходит учиться и так далее. А я и подавно — у меня нет специального филологического образования. Возможно, какие-нибудь правильные профессора, когда узнали бы, что я пришла с книжкой поступать, то они бы как-то со мной поговорили бы или что-то. Но мне не случилось — на том факультете, на котором я училась, я очень много всего узнала, но все, кроме того, чем, собственно, что мне с собой делать теперь.

Катерина Гордеева: Разве можно научить писать стихи, послушайте?

Вера Полозкова: Нет, писать стихи никто не учит, это, как сказать... Но что теперь как бы...

Катерина Гордеева: Это же Бродского на суде спросили: вы поэт? «Да». «А где вы этому учились?»

Вера Полозкова: Да, «а мне казалось, что это от Бога». Это такой дерзкий, чудовищно дерзкий ответ в заданной системе координат.

Катерина Гордеева: То есть вы бы так не ответили?

Вера Полозкова: Я ж говорю — у него было счастливое ощущение с самого начала... Я бы начала мучительно оправдываться, я бы начала говорить: ну зачем мы вот так вот обостряем...

Катерина Гордеева: Диана, а вы бы? Сейчас, секунду, Диана, а вы бы ответили?

Диана Арбенина: Мне кажется, что наличие Литературного института в этой стране чудовищно. Ну потому что стихам невозможно научить — это дар, который в тебя вкладывает Господь, и больше никто.

Вера Полозкова: Нет, это сто процентов, просто...

Диана Арбенина: Но общаться надо. Я понимаю так, что Вера говорит о том, что нужно вот в этом общении...

Вера Полозкова: Что наставники нужны.

Диана Арбенина: Конечно, безусловно.

Вера Полозкова: Тут никто не сядет: давай, вот это хорошая строчка, это плохая строчка — то есть это не об этом история. Это история о том — ну, как бы как с собой поступить, как себя ставить, как разобраться с собственной жизнью, что говорить себе самому в ситуации, когда ты обнаруживаешь то, что ты обнаруживаешь. А Бродский это довольно рано понял, и к тому моменту, как он с Анной Андреевной познакомился, он был уже в курсе, что — ну, мы бы сказали, что он избранный, но я думаю, что он себе как-то по-другому это объяснял. Я очень долго искала этого человека, и, когда я его нашла, у меня было ликование. Это проходит еще четверть века после ее смерти, и вот он празднует один в Америке столетие и пишет это стихотворение — за то, что она нашла слова которые «из смертных уст затем, что жизнь — одна, звучат отчетливей, чем из надмирной ваты». Какие-то самые главные, которые никто не мог сформулировать, она сформулировала. И от счастья этого и от того, что это знакомство длится, несмотря на то, что часть тленная этого человека уже давно в земле лежит, он ей пишет одно из величайших русских стихотворений, и этот восторг мне очень понятен. Потому что у меня есть, слава богу, такой человек...

?Катерина Гордеева: Кто это?

Вера Полозкова: Есть такой человек.

Катерина Гордеева: Кто это?

Вера Полозкова: Точка.

?Катерина Гордеева: Диана, а у вас есть учитель вот в этом смысле слова?

Диана Арбенина: У меня был такой путь. Я в 1993 году ступила на перрон, на питерский перрон...

Катерина Гордеева: Города, где мы сейчас.

Диана Арбенина: Города, где мы сейчас, мы не в Риге, и начала писать песни, причем я так моментально влюбилась, начала писать песни, начала писать песни, их писала, писала. Но дело в том, что у публики сложился такой очень интересный стереотип на мой счет — такой угрюмой, очень суровой такой девушки, которая никогда не улыбается. А я никогда не улыбалась потому, что на втором курсе университета так получилось, что мы с подругой тянули трубку телефонную в разные стороны — знаете, такие старые аппараты, эбонитовую трубку, и она отпустила и выбила мне передний зуб. Мы опять о зубах, Вера. И я постоянно думала, что, когда я улыбаюсь, всем видно, что один вставной. Я вам серьезно говорю, вот правда, дьявол — он в деталях, и человек живет очень подробно. И, кстати, пару раз эти детали, эти подробности меня, например, останавливали от очень страшных шагов в моей жизни. Так вот, по поводу зубов. И я приезжаю, я очень так серьезно играю, пою, я так серьезно отношусь к своим песням — ну, собственно, до сих пор, и не улыбаюсь. И все думают: ну вот, такой волчонок приехал просто. И на мне поставили крест.

Катерина Гордеева: В Петербурге нормально не улыбаться.

Диана Арбенина: Вся публика, так сказать, моих коллег по цеху тотчас же разобралась — по поводу ярлыков, мозаик и так далее. Ну, все понятно: такая вот северная шпала, с которой в принципе общаться не надо, и все, и я была в изоляции. То есть, я прекрасно понимала, что на тот момент мне еще хотелось учиться, мне хотелось знакомиться, мне казалось, что те люди, которых я вижу по телевизору, кассеты которых я слушала, они прекрасны, они просто — они прекрасны, они великодушны. Ничего подобного — ни одного такого нет. И тут в какой-то момент я понимаю, что мне становится все равно. И это был тюменский перевал — мы ехали на очередной концерт, мне звонит моя подруга и говорит: тебе вручают премию «Триумф» Я говорю: да слушай, пффф, до свидания. Она говорит: я тебе серьезно говорю — вручают. И мы стоим на этом перевале — занесло, просто все занесло, и там грузовики какие-то, фуры, траки и так далее, мы стоим там 7 часов на одном и том же месте. К чему я это все говорю: к тому, что первый раз — первый раз, это очень важно — мне сказали, что я чего-то стою, спустя лет 15 вот того, что я делала, понимаете? А 15 лет до этого...

Вера Полозкова: Это инициация такая.

Диана Арбенина: Причем я, если честно, сначала не понимала — за что? То есть все, в чем я могла каяться, это в том, что если мне не нравится, я не буду улыбаться. Если мне не нравится, например, как поет мой товарищ, с которым я начинала когда-то эту группу, когда он поет мою песню «и меня уже нету» и улыбается при этом, а публика стоит и внимает, я ему на сцене говорю, прям на сцене говорю: (одними губами) иди на ... Вот такое было, понимаете? Вот это единственное, в чем я могу раскаяться. Но я, если честно, не понимала причин этой изоляции в общем и целом. И тут мне Алла Демидова говорит: вы прекрасный поэт. Я слышу слово «поэт» в свой адрес...

Я понимаю, что срабатывает такое, знаете когда человеку постоянно говорить: ты плохой, ты плохой, ты плохой, ты плохой, он и становится плохим. Я это, например, на своем опыте абсолютно точно понимаю. Но если человеку говорить: ты сложный, ты немножечко не такой, как все, но ты хороший, он будет пытаться быть хорошим. И, отвечая на ваш вопрос, почему так долго — это важно: потому что все эти годы я была как в забытье, у нас дома всегда была любовь, всегда, у меня родители воспитывали меня — у нас очень такие паритетные, хорошие были дружеские и любовные отношения. И тут я попадаю в такой жесткий мир, и мне, во-первых, не у кого учиться, нечему учиться, и меня никто не хочет учить. И в принципе это такая конкретная изоляция. Поэтому благодаря Алле Сергеевне Демидовой я начинаю писать стихи взахлеб, и вот мне как ни звонят люди, я говорю: я пишу стихи, я пишу стихи, я пишу стихи, я пишу стихи. И в какой-то момент я звоню и говорю: Алла Сергеевна, почему так получается: все идут пить водку, а я пишу стихи? Она говорит: пишите, Дианочка, пишите. Ну, вы понимаете Вера, о чем я говорю сейчас. Это важно.

Вера Полозкова: Абсолютно. Это, к сожалению, очень русская реалия, я вам могу сказать, Диана.

Катерина Гордеева: Только я хотела сказать, что нужно было ехать в Москву, а не в Петербург — тогда было бы полегче.

Диана Арбенина: Нет.

Вера Полозкова: Инициация длится здесь до 10 лет, человека, который приходит о себе что-то заявить. Более того: это почти официальная история, потому что когда я, 23-летняя, совершенно ослепшая просто от того, в каких ядах меня купают по всем газетам, по всем блогам и так далее, а я всего-навсего пишу ЖЖ, у меня даже книжки нет ни одной, то есть я просто оборзела вести публичный блог и выкладывать в нем стихи...

Вот уж стыд потеряла, краев не видит. И начинают выходить, ну, прям такие...

Катерина Гордеева: Рецензии на ЖЖ.

Вера Полозкова: То, что называется травлей. Там уже в какой-то момент выходят книжки, что-то, и, совершенно от этого потерявшись, в том же совершенно состоянии, потому что мне никогда в жизни не говорили такое количество гадостей люди, которые меня никогда в жизни не видели, я это все читаю, потому что я не могу поверить, что про незнакомого человека, который ничего тебе плохо не сделал, можно вот так сказать, с таким упоением от того, что ты делаешь ему больно, и как-то я это говорю вслух где-то, и мне человек, которому уже 40 в этот момент, и он в литературе русской находится к этому момент лет 25, он говорит: а сколько вам сейчас? Я говорю: ну, вот 23. Он говорит: ну, еще лет 7 пополоскают, это нормально, еще пораскатывают, покатаются, а потом успокоятся, просто устанут очень сильно, и это значит, что инициация закончилась, значит, что вас приняли в тот момент, когда вас перестают травить, значит, добро пожаловать в наш узкий круг.

Диана Арбенина: А представляете... Я прошу прощения, что перебиваю. Представляете, сколько человек сломалось??

Вера Полозкова: До этого не дожило. Да, это абсолютно так. Я вот об этом очень часто думаю.

Диана Арбенина: Вот Ницше — эта забубенная фраза, которую я просто ненавижу, потому что она стала пошлой: всё, что нас не убьет, сделает нас сильнее. Слушайте, это просто можно не дожить.

Вера Полозкова: Да-да-да,это правда.

Диана Арбенина: Потому что, может быть, у вас больше заряд прочности какой-то, и духовности и, может быть, сил больше Бог дал — опять же, я повторяю что все только от него. А кто-то просто ломается — идет работать, условно говоря, вахтером.

Вера Полозкова: Это история про нарушение традиции, собственно.

Катерина Гордеева: Или идет и прыгает из окна, тоже так бывает.

Вера Полозкова: Раньше, мне кажется, когда наличествовала традиция, передавалась из поколение в поколение, ты примерно знал, куда тебе с этим пойти и что тебе там посоветуют...

Диана Арбенина: Люди послушают.

Вера Полозкова: Послушают, и люди, которые давно в этом. Это советское наследство, что, чем ты сильнее выделяешься, тем большую опасность ты представляешь, чем ты громче, тем с тобой быстрее надо расправиться...

Катерина Гордеева: Я поняла!

  

Источник - Медуза